О. П. Шевцов.Связующее звено. Кусочек из рассказа.

Добавлено (2009-04-28, 6:55 Pm)
---------------------------------------------
СНОЯВЬ

19-Nov-06 11:13
Автор: николай в. чумаков Раздел: Проза

Зима. Мороз тысячью острых игл вонзается в покрасневшую кожу. Кружась и падая в безумном танце, снежинки окрашивали всё вокруг в ослепительный белый цвет. Снег скрипит под ногами, когда я спешу домой, чтобы согреть окоченевшее тело.
Холодная ручка двери открывает вход в пространство, согретое дыханием уюта. Что ни говори, а всё же приятно после ледяного хаоса улицы оказаться в геометрически выверенном квадрате тепла. Горячий чай в железной кружке, удобное кресло и озябшее тело, закутанное в клетчатый плед,- всё это треугольником вписано в квадрат комнаты. Фигура кажется прочной и надёжной, но это обман: квадрат сначала медленно тает, затем кристаллизуется в помещение морга, которое наполнено мёртвенно-жёлтым светом, словно лицо покойника. На прямоугольных и круглых столах морга лежат туши человеческого мяса. Оно, мясо, выглядит довольно аппетитно, будто его только что вынули из наваристого борща. Весёлый патологоанатом, держа в одной руке нож, а в другой - вилку, готовится приступить к трапезе. Но тут он бросает случайный взгляд на соседний стол, где лежит завернутое в клетчатый плед тело. Патологоанатом подходит к телу и заносит над ним нож...
- И ты, Брут?! - вскрикнуло мясо.
Приступ страха прекратил кошмар. Видение осыпалось мишурой. Снова комната: мягкое кресло, дрожащее от испуга тело, разлитый на плед чай. Я осмотрелся вокруг, моё внимание привлекла железная кружка, что стояла теперь возле кресла. В ней появился сгусток свежей крови. Неожиданно обычная железная кружка превратилась в Священный Грааль. Но это ещё не всё: плед стал вдруг белым, как снег, саваном. Не успел я опомниться, как кресло подо мной трансформировалось в гроб. - Чёрт бы побрал эти метаморфозы,- прохрипел я надорванным голосом.
Но моё возмущение прервала резкая боль в горле. Обхватив его ладонями, я нащупал на шее ровную линию пореза, из которой сочилась кровь.
- Боже, да это же моя кровь! Неужели я умираю? - подумал я в ужасе.
В это время в комнату вошёл патологоанатом, но в руках у него были не вилка и нож, а линейка и циркуль. Присмотревшись, я узнал в нём геометра Евклида. Евклид сначала долго замерял на мне что-то линейкой, а потом вонзил в моё сердце жало циркуля, как осиновый кол в упыря, и начал, шепча какие-то формулы, очерчивать вокруг гроба магический круг. Силы покинули меня. Я провалился в темноту. Я ощутил, что меня замуровали внутри отвратительной мёртвой плоти, словно похоронили заживо. Потом стало легко и я полетел по длинному чёрному тоннелю навстречу маленькой точке света. Точка постепенно увеличивалась, пока не превратилась в ослепительный океан, который меня полностью поглотил. Но этот свет был необычным: он разговаривал со мной. Свет сказал:
- Я есм Великий Геометр. Теперь ты, сын мой, распавшись на сотни параллельных и непересекающихся линий, станешь очередным доказательством божественной аксиомы. А теперь посмотри на мир, что ты покинул.
И тут я увидел среди линий, квадратов, ромбов и других фигур сотни, тысячи электрических глаз, которые следят за каждым движением человека. А среди них был самый большой и самый страшный глаз. Страшен он был потому, что не он наблюдал за человеком, а человек смотрел на него, как загипнотизированный, и подчинял свои мысли и чувства влиянию большого глаза. Ужас охватил меня. "Сон это или явь, - воскликнул я, - Сон или явь? Или, может, одно и то же?".
Зима - белое, морозное, скрипучее. Снег скрипит под ногами, когда я спешу домой, чтобы согреться. Как всё же приятно после ледяного хаоса бессознательного оказаться в геометрически выверенном пространстве реальности. И снова...

Добавлено (2009-04-28, 6:59 Pm)
---------------------------------------------
Случай в ванной
Василий Вострухин
Привидение одиннадцатилетнего мальчика Никодима, утонувшего в реке несколько лет назад, сидело на кафельном полу и читало книгу.
В ванную вошёл патологоанатом и сбросил с себя белоснежный медицинский халат. Потом он нагнулся и расшнуровав ботинки стащил их. Затем снял носки и шляпу. Свой походный зонтик патологоанатом повесил на крючок для полотенца, а солнцезащитные очки, заляпанные кровью, бросил на полочку для мыла.
Видя всё это привидение одиннадцатилетнего мальчика Никодима почему-то рассердилось.
Но тут в дверь ванной кто-то постучал. Стук напугал патологоанатома и он притаился. Запахло жареным.
Стук продолжался, теперь уже с удвоенной силой. Валяющийся на полу халат патологоанатома принялся извиваться и сворачиваться в рогалик. Книга привидения превратилась в небольшой аквариум с золотой рыбкой. Золотая рыбка билась головой о стекло, разделяющее воду и воздух.
Патологоанатом слегка пошевелил руками и, повинуясь воле бытия, оживший медицинский халат вдруг набросил сам себя на плечи хозяину.
Аквариум с золотой рыбкой начал кататься по периметру ванной и громко стонать. Видимо, его испугал стук в дверь а может быть его испугало выражение лица патологоанатома, который между делом чистил шампунем зубы.
Привидение одиннадцатилетнего мальчика Никодима, утонувшего в реке несколько лет назад, схватило с крючка зонтик и запустило им в висевшую на потолке лампочку. Лампочка разлетелась вдребезги и погасла. Стало темно, и поэтому все успокоились.
С другой стороны двери тоже успокоились и перестали барабанить.
Воцарилась тишина.

Добавлено (2009-04-28, 7:04 Pm)
---------------------------------------------
Максим ШАХОВ
ПО СЛЕДУ ВОЛКА
121
Горов сидел в ординаторской морга и смотрел в темное, забранное решеткой окно. Взгляд его был хмурым, пальцы барабанили по спинке повернутого задом наперед стула. Наконец дверь распахнулась, в кабинет вошел патологоанатом – уже без перчаток и клеенчатого передника.
Содрав с лица марлевую, в крошечных каплях крови маску, он швырнул ее в урну. Не глядя на Горова, угрюмый пат прошел прямиком к шкафу и набулькал себе спирта. Выпив, он со вздохом прижал к носу руку и только потом произнес:
– Зря только время потратили!.. Мог бы этот уголовник и до завтра подождать… Ничего там нет!
– Вообще?.. – спросил Горов.
– Вообще! Внезапная остановка сердца! – отрезал патологоанатом.
Тут Горов вскинулся:
– Так, а причина?..
– Да какая причина? Ехал-то он с похорон! Видно, переволновался…
– А анализы взяли?
– Взял, конечно… – буркнул врач. – Но поверьте моему опыту, тут все чисто.
– Хорошо, – сказал после паузы Горов. – Переодевайтесь, я на улице пока покурю.
Выйдя из ординаторской, Степан сунул в рот сигарету и пробормотал:
– Ни хрена не пойму… С каких это пор уголовники стали такими нежными?

Добавлено (2009-04-28, 7:28 Pm)
---------------------------------------------
Борис Хазанов
Сера и огонь (фрагмент)
Все трое сидели в комнате для посетителей, вошёл санитар и позвал. Родители
Феликса Круглова уже побывали там. И, собственно, больше нечего было здесь делать,
но они остались сидеть, вероятно, хотели дождаться, когда вернётся мать Гарика Рап-
попорта.
Мать Гарика, с сумочкой в руках, вошла в зал, и одновременно в другую дверь, с
противоположной стороны вошёл патологоанатом, высокий, тощий человек в бело-
снежном халате и шапочке, в щёгольской рубашке с шёлковым галстуком, с худыми
пальцами пианиста и сухими чертами, как у пастора, мог бы играть эту роль; всё это
автоматически регистрировал её мозг. Прозектор важно кивнул, приблизился столу
и дал знак подойти. В зале с кафельными стенами было холодно, светло, над обоими
столами подвешены люминесцентные трубки, новинка того времени, так называемые
лампы дневного света, безжизненного, не дававшего теней.
Мать Гарика остановилась, прозектор ещё раз указал приглашающим жестом
на то, что там лежало, покосился через плечо на санитара, тот стоял со стаканом воды
наготове. Прозектор перевёл взгляд на круглые часы, висевшие над дверью, откуда
вошла мать Гарика; было пять минут седьмого. Следователь опаздывал. Он вошёл с
портфелем, у него был деловой спешащий вид. Прозектор посторонился, следователь
подошёл к изголовью, он был невысокого роста и всё же значительно выше матери
Гарика, которая была похожа на старую девочку. Кроме того, она была очень похожа
на своего сына. Она стояла, вцепившись в сумку, за спиной следователя. По другую
сторону каменного ложа стоял с надменной миной патологоанатом.
Мать Гарика торопливо отомкнула сумочку и вынула платок, почти не сознавая,
что она делает. В то же время она с жёсткой ясностью воспринимала всё вокруг, и чу-
жие, странные мысли плыли в её пустом и светлом, как этот зал, сознании; например,
она подумала, что сказал бы отец Гарика, если бы вдруг его привели сюда. Но отца
Гарика не существовало, его не было никогда, а теперь не существовало и Гарика. Под
широкой простынёй лежало что-то слишком маленькое, словно часть Гарика оста-
лась в озере, да и то, что лежало, уже не было Гариком.
Портфель следователя стоял на полу, прислонённый к каменному основанию
стола. Следователь взглянул на врача, врач сделал знак санитару. Следователь подви-
нулся, чтобы пропустить мать Гарика. Затем он приподнял простыню.

Добавлено (2009-05-04, 8:35 Am)
---------------------------------------------
Я работаю в МОРГЕ

Автор: Андрей Зорин
www.grafomanov.net/poems/view_poem/87582/
www.grafomanov.net/poems/view_poem/87586/

Добавлено (2009-05-04, 10:32 Pm)
---------------------------------------------
Готфрид Бенн. Собрание стихотворений.
Сост., предисловие, примечания и перевод с немецкого Виктора Топорова. СПб.: Евразия, 1997. 512 с., 3 тыс. экз.

Готфрид Бенн (1886-1956) никогда не был профессиональным литератором. То, что он писал, оставалось в общем-то его личным делом. В этом - его сила. И слабость. Бенн, патологоанатом, военный врач двух мировых войн, венеролог и инфекционист, сам говорил, что судьба не давала ему достаточно свободного времени, чтобы отчеканить, "в духе Гегеля", пережитое в понятия. Когда он писал свои первые стихи для сборничка "Морг", их трупный запах был не данью литературной моде экспрессионизма, с которым Бенну оказалось тогда по пути, - это были просто его повседневные ощущения.
Общение с разлагающейся плотью давало сносный заработок и возможность с презрением относиться к вопросу о назначении поэзии. За высокомерие маргинала Бенну жестоко отомстили. Отомстили собратья по перу, навесив на него множество ярлыков. Отомстила история, заманившая его в ряды сторонников нацистского "нового порядка". С "новым порядком" все быстро прояснилось - у Бенна был слишком хороший вкус, чтобы не понять, как он обманулся, приняв идеи национал-социализма за воплощение некоторых из своих эстетских эксцессов. Не говоря уже о практике нацизма. Он сторонится общественной жизни, а потом ему и вовсе запрещают заниматься литературной деятельностью. С приходом оккупационных властей запрет остается в силе: впереди несколько лет ожидания, пока люди смогут непредвзято смотреть на стихи Бенна и на него самого. И лишь потом, в последние годы долгой жизни, - признание. Вдруг, после всего, что произошло, оказалось, что упрямый и угрюмый отшельник зачастую был прав и смотрел гораздо дальше, чем другие. Что в век крушения литературных форм ему удалось в одиночку удержать кое-что из наследия поэтического мастерства.
В России проклятие, наложенное на Бенна, оказалось сильнее, чем у него на родине: четыре десятилетия прошли после его смерти, прежде чем появился первый достаточно полный русский сборник его стихов 1. Перевод Виктора Топорова, на мой взгляд, не бесспорен. Но наивно было бы ожидать, что с такой - величайшей сложности - задачей можно разделаться за раз. К тому же - и это проблема, касающаяся не только перевода стихов Бенну, - движение нашего поэтического слова на долгие годы было искусственно заморожено, так что приходится при переводе отдельного автора, по сути дела, восстанавливать весь европейский поэтический контекст середины века. Отдадим должное мужеству издательства и переводчика, выпустивших в свет двуязычный текст. Можно сравнивать. Кто сумеет лучше - пусть сделает.

Сергей Ромашко

Добавлено (2009-05-04, 10:37 Pm)
---------------------------------------------
"Лето в Бадене" Леонида Цыпкина (М.: НЛО, 2003)

Как подлинный Андрей Устинов относится к "шедевру" - для меня, например, загадка. Что-то не верится, чтобы наделенный чувством стиля (в отличие от первооткрывательницы) человек был начисто лишен литературного вкуса. Кажется все же, что он хохотал, добавляя к пышной кроне генеалогического древа прозы Цыпкина, которое Зонтаг оставила на Сарамаго, еще и Борхеса, и В.Г. Зебальда, и Салмана Рушди, и Сэмюэла Беккета; а к ее поэтическому литературоведению - пару таких же пафосных сентенций: "Путешествие из петербургского лета в ленинградскую зиму, предпринятое Леонидом Цыпкиным в его романе, оказалось "маршрутом в бессмертие". Для человека, столь внимательного к вопросам смерти, для профессионала-патологоанатома, это звучит почти как оксюморон. Человек, который так благоговел перед смертью, обретет всемирную славу вопреки ей, одновременно приглашая читателей к путешествию и тихо пожелав им "Счастливого пути" на прощание". Это больше похоже на изощренную месть продолжающей жить, но уже не имеющей отношения к Андрею Устинову (и некоторым другим специалистам) русской литературе - патологоанатом Цыпкин в роли автора ее последнего шедевра.

Добавлено (2009-05-04, 10:40 Pm)
---------------------------------------------
Феофан Дуплищев
Я. Патологоанатом.

Дыши глубже, мой уже не юный, но еще весьма живой, пульсирующий друг.
Я - твой Патологоанатом. Прозектор несбывшихся желаний.

От эпидермиса до цитоплазмы, с утра до вечера, много лет - патологоанатом. Это не профессия. Это загробно-рефлексивное, кафельное мироощущение. Дао ясновидящего скальпеля в беспечные края инфернальной нирваны.

Не жизнь - а сплошная формалина. Поэтому я не люблю малиновое варенье и ненавижу формальности.
Своим дамам я читаю стихи, рифмуя вскрытие со вздутием.
«Я скальпелей стаю кормил с руки..», «Вскрытие – все езда в незнаемое, Вздутие – та же добыча радия…»

Я привлекаю стаи ворон и бродячих собак. Я вожу велосипед в одноразовых перчатках.

Будучи наивным интерном, надувая лягушек через задницу, я хотел стать эпическим проктологом, романтичным героем ректальных сказок об огнедышащем добре и коричневом зле, но, увы мне, живая материя в анальном ракурсе быстро наскучила моему пытливому взору. И вот однажды я купил «Сайру натуральную. В масле». Фрейду и не снилось, что я испытал при вскрытии этой судьбоносной консервы. А уж как и чем я ее вскрыл – это моя страшная тайна.

Я тот врач, который никогда не опаздывает и не ошибается. Я проходил практику в павильоне «Мясо». Со словами «зайди чуть позже» меня не пускают в реанимацию и операционные. Меня не только не сажают за расчлененку, мне за нее еще и платят. Кстати, почему нет шоколадок «Расчленёнка» или «Расчленёнка Алёнки»? Семь раз отмерь, один раз отрежь – это не про меня. Семь раз отрежь, потом отрезанное примерь - применяю гораздо чаще. Я уверен, что старый труп – лучше новых двух. Я ненавижу песню «Из чего же, из чего же, из чего же…»

Я люблю помечтать на тлетворном берегу своего приморгского пляжа, старого и загаженного больничного пруда.

Я вскрываю. Я штопаю. Я вскрываю и штопаю. Потом снова вскрываю и снова штопаю. Я призер чемпионата по скоростному штопанию с закрытыми глазами. Я часто забываю часы и авторучки в клиентах. Мои питомцы имеют только одну ориентацию - горизонтальную. Я люблю устраивать гонки на каталках по коридору. У моих санитарок каждый день - судный.
Я - кудесник вышивания нательных узоров и мастер художественной резьбы по черепу. Я - генерал-полковник любых внутренних органов.

Как жаль, что многие из моих клиентов еще при жизни представляют собой полное дерьмо.

Я не люблю кофе и вафель, потому что они похожи на кафель.

Я никогда не размораживаю холодильник.

Я не ношу кожаных перчаток. Я с дрожью взираю на бутылки с красным вином и банки с вишневым джемом. Я не понимаю, почему на театральных афишах слово Трупы пишется с двумя П. Я смотрю шоу Малахова, фильмы ужасов, порнуху Петросяна и просто порнуху для успокоения на ночь. Я никогда не рыбачу на червей и опарыша. Я никогда не покупаю фарш, потроха и ливер. Я никогда не жмурюсь и практически не моргаю.

Я принял на вид все грязные стороны бытия, устойчив к созерцанию прижизненной и посмертной деградации, меня трудно удивить чем-либо в этой дозагробной жизни. Но я до сих пор не могу понять, зачем так упорно стремятся попасть на мой стол все Эти, в большинстве своем бессмысленно суетящиеся, смердящиеся и страдающие ненужным ради мимолетного. Только я знаю, что они из себя представляют на самом деле. Они наивно страшатся смерти, а не всего того, что смерти этой предшествует. Я полжизни потратил в поисках ответа на вопрос – зачем и почему. Почему, мы, умея отличить мух от котлет, живем мухами и заканчиваем путь котлетами.

Откройте мне тайну великую.
И я брошу всё. К чертовой матери.